Гость на обрезании
Годы сталинских репрессий. Борьба с религией и, вообще, проявлениями веры во что-либо, кроме коммунистической партии, в разгаре. Было опасно даже думать об исполнении религиозных обрядов, а уж на их реальное исполнение отваживались совсем немногие. Один из этих немногих рассказал нам о своем подвиге – приобщении своего сына к вечному союзу евреев со Всевышним. Слово раби Яакову Кричевскому, девяностолетнему хабаднику из Бней-Брака, представителю российской авиакомпании «Трансаэро» в Израиле.
Это было в 1949 году. Семья Кричевских жила тогда в Самарканде. Яаков работал начальником текстильного цеха и имел связи среди начальства.
Когда в семье родился второй сын, Яаков решил: будь что будет, а обрезание ему сделают вовремя, на восьмой день!
То было нелегкое время. В обществе царил страх. Даже сами евреи доносили друг на друга. Многие сдались и вообще отказались от идеи делать своим детям обрезание. Так что решение, принятое Яаковом Кричевским, было вовсе не само собой разумеющимся. Поскольку ребенок родился в пятницу вечером, уже после выхода звезд, то обрезание было назначено на субботу.
Но как это сделать, не подвергая себя опасности? Многие знали, что у Кричевских родился сын. Многие подозревали, что ему попытаются сделать обрезание на восьмой день. И среди этих многих вполне могло найтись несколько желающих донести. И тогда у Яакова появилась идея – пригласить на обрезание товарища Шпигеля.
Товарищ Шпигель был инспектором текстильного производства в области и по роду деятельности хорошо знал Яакова Кричевского. Зато об иудаизме у него не было совершенно никакого понятия.
Яаков пригласил начальника на «торжество по случаю рождения сына». Теперь он мог не опасаться, что кто-то заподозрит вечеринку с таким гостем в нелегальности. Теперь оставалось сделать так, чтобы товарищ Шпигель, присутствуя на обрезании, не увидел обрезания.
Утром в субботу за товарищем Шпигелем пришла служебная машина Яакова Кричевского. А тем временем в квартире Кричевских собралось около пятидесяти хасидов. Столы были накрыты. Несколько человек были готовы по условному знаку окружить сандака и моэля с ребенком так, чтобы за их спинами не было видно происходящее. Другие приготовились по очереди подходить к товарищу Шпигелю с выпивкой на брудершафт, чтобы он побыстрее потерял остроту зрения.
Как только лицо товарища приобрело достаточно благодушное выражение, ребенка положили на колени сандака, раби Шмаи Мироновского, хасиды быстренько окружили их, а сын раби Шмаи, раби Хаим, быстро и ловко сделал обрезание. Мальчику дали имя Матитьяу-Цви.
И тут крепко выпивший товарищ Шпигель спросил хозяина, кто этот почтенный старик, который держит на руках новорожденного. Яаков ответил, что это очень уважаемый человек, а у евреев есть обычай просить, чтобы такой уважаемый человек благословил новорожденного. Что он сейчас и делает. Товарищу Шпигелю очень понравился такой ответ, он даже подошел к раби Шмае и поцеловал ему руку.
Наконец совершенно пьяного товарища Шпигеля отвезли восвояси тем же путем, что и привезли, а Яаков вздохнул с облегчением: кажется, пронесло.
Через некоторое время Яакову понадобилось по служебным делам придти на прием к товарищу Шпигелю. Уже издалека он заметил, что таблички с именем на кабинете больше не было. Яаков похолодел. В те времена это могло означать только одно: арестован. И виной тому, скорее всего, то самое обрезание.
Страх в те времена был так силен, что люди даже не осмеливались спросить, что случилось с исчезнувшим коллегой. За один такой невинный вопрос любого могли привлечь как сообщника.
Но в эту минуту по коридору прошел другой знакомый начальник Яакова, которому тот доверял. Яаков спросил его, куда подевался товарищ Шпигель. Знакомый начальник ответил, что товарищ Шпигель вышел на пенсию по состоянию здоровья. Это было странно: в те времена мало кто уходил на пенсию по состоянию здоровья. И Яаков решил навестить товарища Шпигеля.
Товарищ Шпигель и его жена встретили Яакова радушно и доверительно рассказали ему, что решили начать соблюдать заповеди. Они уже откашеровали кухню, и теперь товарищ Шпигель день и ночь сидит над книгами, изучая законы еврейской жизни.
Вот тогда-то Яаков понял, что товарищ Шпигель, хоть и был основательно пьян, понял, что происходит нечто неординарное, и был покорен самоотверженностью хасидов. Эта готовность пойти в тюрьму и на смерть ради еврейства его так потрясла, что он тут же уволился с высокой должности, чтобы полностью посвятить себя Торе.