Синагога – это синагога!
Приближается 10 швата – день ухода из нашего мира шестого Любавичского Ребе и восхождения на Любавичский трон седьмого Ребе, главы нашего поколения.
Раби Михл Вышецкий пришел на деловую встречу с раввином синагоги Бронкса (Нью-Йорк). Войдя в синагогу, он обнаружил, что в молельном зале нет никого кроме одного человека, сидящего в углу над томом Талмуда.
- А где ваш раввин? - спросил раби Михл.
- Я и есть раввин, - ответил человек.
Раби Михл был удивлен, что раввин сидит не в раввинском кресле, а на скамье в углу. Собеседник перехватил его удивленный взгляд и ответил на незаданный вопрос:
"На этом кресле никто никогда не будет сидеть. Хотите знать, почему? – и, не дожидаясь ответа собеседника, продолжил,- Я приехал в Америку в 1949 году, пережив в Европе войну и Катастрофу. В те трудные годы мне много пришлось общаться с любавичскими хасидами, которые всегда были готовы помочь каждому еврею. Поэтому теперь я решил пойти на аудиенцию к шестому Любавичскому Ребе Йосеф-Ицхаку, чтобы спросить его, чем мне следует заняться в Америке?» "Поскольку ты из тех, кто учит Тору, тебе следует быть раввином", - сказал мне Ребе.
Вскоре мне предложили быть раввином синагоги в Бронксе. Я снова пошел к Ребе, чтобы спросить, стоит ли мне принимать это предложение. Ребе закрыл глаза, помолчал и ответил: "Синагога – это синагога, но служка этой синагоги мне не нравится". Я не знал, как истолковать этот ответ. Раби заметил мое смятение и вновь повторил: "Синагога – это синагога, но служка этой синагоги мне не нравится". Когда я уже собрался уходить, Ребе попросил меня придти снова в воскресенье через две недели.
Через две недели, подходя к синагоге Севен Севенти, я увидел на улице перед входом большую толпу. Ребе велел мне прийти на его собственные похороны…
Я решил принять предложение и стать раввином в Бронксе. Прошли недели и месяцы на моем новом посту. Все было хорошо. Я был доволен общиной, а община – мной… Однако выяснилось, что служка синагоги недоволен моим назначением. С тех пор, как умер прежний раввин синагоги, и до моего появления он явочным порядком взял на себя раввинские полномочия, теперь же он чувствовал себя ущемленным в свободе решений. Постепенно его нападки стали непереносимыми.
Я решил поехать к тому, кто стал заместителем ушедшего Ребе, его зятю Менахем-Мендлу. Не успел я открыть рот, чтобы изложить ему свою проблему, как он сказал: "Ведь мой тесть говорил вам, что синагога – это синагога, но служка этой синагоги ему не нравится. Продолжайте свою работу и позаботьтесь о том, чтобы служка был уволен". Я был потрясен, ведь о той моей беседе с предыдущим Ребе не было известно никому кроме нас двоих.
Я попросил указаний, как мне следует действовать, ведь этот служка занимает свой пост много лет.
Ребе – ведь вскоре, в первую годовщину ухода шестого Ребе, он занял этот пост – ответил, что у этого человека, несомненно, есть неблаговидные поступки, и когда они раскроются, его можно будет уволить.
Прошло время. В одну из ночей я не мог уснуть, ворочался и думал об этом служке. Когда в окне забрезжил рассвет, я оделся и решил пойти в синагогу раньше обычного. По дороге я встретил старосту синагоги и председателя общины, которые шли в том же направлении.
В окнах синагоги горел свет. Это насторожило нас. Мы осторожно открыли дверь и… увидели служку, преспокойно опустошающего копилки для благотворительности. Он был так увлечен, что даже не услышал, как мы вошли".
Раввин помолчал и продолжил: "С тех пор прошло много лет. Община разрослась, в синагоге стало тесно. Мы купили смежное помещение, принадлежавшее мяснику. Сам же он переехал в более просторное помещение в нескольких шагах отсюда. Мы были так уверены в честности этого человека, что даже не стали подписывать договор о купле-продаже.
Мясник же продолжал расширять свой бизнес. Вскоре новый просторный магазин стал ему мал, потребовался еще и склад. И что же вы думаете? У него хватило совести потребовать обратно то самое помещение, которое он продал синагоге. Мы пытались усовестить его, но ничего не помогало. Он подал в суд.
Мы хорошо понимали, что ему не составит никакого труда выиграть этот процесс. И тогда я снова отправился к Ребе – теперь уже официальному седьмому Любавичскому Ребе Менахем-Мендлу. Выслушав меня, Ребе пожал плечами: "Не понимаю, чего вы хотите, ведь мой тесть уже сказал вам, что синагога – это синагога. Она не может превратиться в мясную лавку!"
Между тем мясник получил решение суда и подал в полицию. В ночь перед приведением в действие решения суда я ворочался в кровати с боку на бок и лишь под утро задремал. Мне приснилось, что вот в этом самом кресле сидит шестой Ребе Йосеф-Ицхак, а рядом с ним стоит его зять седьмой Ребе Менахем-Мендл, и оба они говорят мне: "Синагога – это синагога. Все будет хорошо". Я вскочил как ужаленный. В окна било солнце. Я проспал. Торопливо собравшись, я побежал в синагогу. Перед входом собралась толпа. Полиция выносила мебель. Я остановился со слезами на глазах, не зная, что делать.
Внезапно возле мясного магазина началась еще большая суматоха, чем возле синагоги. Проехала машина скорой помощи. Как выяснилось, с потолка магазина сорвалась огромная бронзовая люстра и упала на хозяина. Слава Б-гу, он отделался сравнительно легко. Как только он пришел в себя, его первыми словами были: "Оставьте синагогу в покое. Помещение принадлежит ей". Он признался подоспевшему офицеру полиции в обмане.
Теперь-то Вы понимаете, почему на этом кресле, на котором в моем сне сидел Ребе, никто никогда не сидит!?