От редактора
Зельда - поэтесса, объединившая святое и будничное
Поэтессу Зельду считают одной из самых известных звезд израильского литературного небосклона. Она происходила из древней хасидской семьи и вела религиозный образ жизни. Стихи Зельды образны, талантливы и эмоциональны.
Ее творения затронули струны многих сердец и удостоились всеобщего признания. Ее поэзию изучают в школах и университетах.
Ципи Кольтинюк
Поэтесса Зельда родилась в 1914 году в Екатеринославе в известной хасидской семье. Ее отец, рав Шалом-Шломо Шнеерсон, был правнуком третьего Любавичского Ребе, Цемах Цедека, и братом раввина Леви-Ицхака, отца седьмого Любавичского Ребе. Таким образом, наш Ребе и Зельда являлись двоюродными братом и сестрой. Мать Зельды, Рахель, была дочерью известного хасида рава Довида-Цви Хена, главного раввина Чернигова и одного из самых известных хасидов Хабада в Российской империи.
Принадлежность к такой родовитой хасидской семье была для Зельды не простым фактом биографии, а самой сутью ее мировоззрения, которое нашло отражение и в ее поэтическом языке. Она относилась к своей поэзии, как к возможности поделиться с миром идеями хасидизма. В ее стихотворениях чувствуется атмосфера хасидского дома, в которой она росла, а среди тем, о которых пишет Зельда, встречаются такие хасидские идеи как противопоставление святого и будничного, святость Шабата, истории Танаха. Зельда писала также и о своих родителях, дедушке, о Катастрофе…
Погром
Раннее детство Зельды прошло на фоне Первой мировой войны и большевистской революции. Одним из самых тяжких воспоминаний детства было для нее воспоминание о погроме, который пережила ее семья и в котором был жестоко убит дядя маленькой Зельды и родной брат ее матери, раввин Менахем-Мендл Хен.
Боясь стать очередными жертвами, вся семья покинула родной просторный дом и спряталась в подвале местной больницы. Когда опасность миновала, и родители вернулись с Зельдой домой, они обнаружили разгромленное жилище. Так об этом писала впоследствии сама Зельда:
Наш дом
Не стал для нас гнездом,
Не стал оградой,
И в окна рвался ветер –
Одинокий ветер с того поля,
Где погиб мой дядя.
Наш дом
Был взломан:
Его крыша больше не скрывала
Небесный свод
И не смиряла пучину.
Все раскололось
Навстречу Б-гу
И навстречу страху…
Жертвенность маленькой девочки
Зельда получила религиозное хасидское воспитание, в ее доме поощрялась любовь к книгам и чтению. Восьмилетняя Зельда написала свои первые стихи по просьбе подруг для их старших братьев – участников сионистского движения «Халуц», и эти строки стали гимном движения. Зельда училась в обычной советской школе и была вынуждена каждый раз с наступлением субботы искать новое объяснение тому, почему она пропускает занятия. Вначале ей удавалось не посещать уроки в субботу, потому что ее учительница закрывала на это глаза, но потом обстановка в школе изменилась, в класс пришла новая учительница, которая рьяно взялась за «прогульщицу», и Зельде пришлось оставить школу вовсе, чтобы не осквернять святость Шабата.
В Святой земле
В 1924 году, когда Зельде было десять лет, ее семья смогла репатриироваться в Палестину. Они поселились в Иерусалиме. Это были очень трудные годы. Евреи Иерусалима были бедны, люди страдали от нехватки самых элементарных вещей. Вдобавок ко всем несчастьям, почти сразу по приезду в Святую землю один за другим умерли отец Зельды и ее любимый дедушка. Семья осиротела.
После окончания школы Зельда поступила в религиозный педагогический колледж. С самого детства она мечтала о профессии художника и, закончив учебу в колледже, решила продолжить обучение по классу живописи сначала у профессионального художника в Тель-Авиве, а затем в Академии искусств «Бецалель». Но сложная экономическая ситуация в семье заставила ее отказаться от этих планов и пойти работать по специальности. Когда мама Зельды вышла замуж во второй раз, девушка переехала вместе с ней в Хайфу и получила там место учительницы в школе для детей с ограниченными возможностями.
Всю свою жизнь Зельда любила рисовать. Она была талантлива и использовала в своей живописи разные материалы: от масла и холста до грифельных рисунков на обрывке тетрадного листка. Иногда она покрывала своими прекрасными рисунками небольшие клочки бумаги или картона так, что на них не оставалось свободного места, но, тем не менее, Зельда прославилась как поэтесса, а не как художница.
Художница слова
Счастье пришло к Зельде поздно. Она вышла замуж в тридцать шесть лет за Хаима Мишковского, ученика йешивы, уроженца Святой земли. Они познакомились благодаря усилиям родственников и прожили вместе двадцать счастливых лет. К сожалению, это счастье омрачалось отсутствием детей. Признание ее поэтического таланта также пришло к Зельде в зрелом возрасте. В течение долгих лет она записывала свои стихи на клочках бумаги и раздавала эти крупицы таланта своим подругам, соседкам и родственницам. Близкие друзья рассказывали, что Зельда никогда не кичилась своим происхождением и поэтому всегда подписывала свои стихи лишь именем, не упоминая фамилии.
После долгих лет творчества стихи Зельды наконец стали просачиваться к публике со страниц журналов и со сцены. Одна из знакомых Зельды распознала в ее стихах подлинный поэтический дар, и благодаря ее усилиям имя Зельды стало известно. Узнав, что ее считают одной из величайших поэтесс современности, Зельда пришла в замешательство. Ее дом стал местом паломничества для многих молодых поэтов и любителей словесности, желавших прикоснуться к стихотворному таланту необычной поэтессы в традиционном платке на голове и скромном платье. Несмотря на то, что ее домашний уклад соответствовал всем канонам ортодоксального хасидского стиля жизни, сама Зельда была удивительно открыта для мира. Двери ее дома были распахнуты для любителей израильской литературы всех возрастов, а ее стихи были любимы широкой публикой.
Шабат как источник вдохновения
Одна из знакомых поэтессы рассказывала, что Зельда очень строго относилась к исполнению заповедей. Однажды она приехала на Шабат в дом своих родственников и привезла с собой нарезанную туалетную бумагу, чтобы ни в коем случае не пришлось рвать бумагу в Шабат.
В разговоре с одной из своих подруг Зельда как-то заметила: «Люди думают, что если человек соблюдает заповеди, то его вера, как будто, все время лежит перед ним в коробке, но это не так. Люди не понимают, что верующий человек должен каждый день обновлять свою связь со Всевышним».
Каждую пятницу перед наступлением Шабата Зельда зажигала двенадцать свечей, как это было принято в доме ее матери. Она всегда зажигала субботние свечи чуть раньше указанного в календаре срока, потому что такой обычай был принят в доме ее деда. О трогательном моменте зажигания субботних свечей Зельда пишет в своем стихотворении «Шабат и будни».
Зажигаю свечи во всех мирах:
Вот он – Шабат.
Зажигаю субботние свечи:
Вот он – прыжок души, хранящей секреты,
В великолепное море полное тайн
Пламени заката.
И стоит мне зажечь свечи,
Как комната моя превратится
В огненную реку Ди-Нур,
И в ее потоке омоется мое сердце…
Зельде было пятьдесят три года, когда муж и близкие друзья уговорили ее выпустить в свет первую книгу стихов. Этот сборник назывался «Досуг» (פנאי). В течение последующих лет он не раз переиздавался и расходился тиражами в сотни тысяч экземпляров.
Зельда описывала в стихах собственный мир, в котором цитаты из старинных еврейских книг обретали звук и цвет. Для нее и море, и ночь, и даже предметы оживали и делились своими мыслями, переживаниями и воспоминаниями: «Во всем, чего касается мой взгляд, скрывается душа незнакомого мне человека. Вот белая фарфоровая сахарница, украшенная хрупкими цветами: кто-то думал о ее форме, рисовал на ней цветы, кто-то создал ее. И эта мысль чужого человека оставила свой отпечаток на сосуде – эхо печали. И скатерть, застилающая стол, и тарелка, и старинная плетеная ваза, и пепельница, и подсвечники, и солонка, книги и фотографии, и миниатюрная лампа, привезенная мне подругой из-за границы – во всех этих вещах заключены свои намеки и тайны, свои истории. В каждую из этих вещей заложена фантазия человека, его попытка выразить себя и сохранить в веках цветок и стебель, встречу, грусть и боль».
В возрасте пятидесяти семи лет Зельда овдовела. Ее супруг Хаим покинул ее после двадцати одного года счастливой совместной жизни. В стихотворении, написанном после его смерти, Зельда говорит:
Когда жил царь,
Была честь дочери царской
Внутри,
В доме.
Дом теперь – осколки, осколки…
(Пер. Ф. Гурфинкель.)
Ребе поддерживает
Смерть любимого мужа буквально подкосила поэтессу. Двоюродный брат Зельды, Любавичский Ребе, который постоянно переписывался с ней на протяжении многих лет, присылал ей письма со словами поддержки. В некоторых из них Ребе называл ее «моя кузина Зельда-Шейна» и подписывался «кузен». В этих письмах Ребе советует Зельде помогать другим и продолжать творить, чтобы отвлечься от собственного горя. Ребе также просит ее сказать без стеснения, чем он мог бы помочь ей на правах родственника.
«Меня, безусловно, интересует все, что касается Вашего быта: и сейчас, и в будущем, включая (и это возможно, главный вопрос) финансовое положение. И нет сомнений в том, что Вы скажете мне об этом открыто и без стеснения, как заведено у родственников, особенно учитывая тот факт, что в нашем поколении лишь немногие из нашей семьи остались в живых».
В интервью одной из газет за три года до своей смерти Зельда сказала: «Если на порог дома поэта приходит человек и просит хлеба, поэт не имеет права прогнать его, объясняя это тем, что именно сейчас он занят подбором рифм. Потому что дать кусок хлеба тому, кто голоден, важнее всех стихов на свете».
Такой и была Зельда. Женщиной, которая всегда заботилась о других; женщиной, чье сердце было полно безоговорочной поддержки и эмпатии к ближнему. Сборщики милостыни прекрасно знали дорогу к ее дому, но она не останавливалась на том, чтобы дать бедняку пару монет, Зельда приглашала этих людей в свой дом и беседовала с ними. Подруга Зельды рассказывала, что одна из уличных попрошаек постоянно приходила в дом поэтессы, для того чтобы покушать свою любимую яичницу, приготовленную хозяйкой. Зельда могла отменить запланированные заранее дела только из-за того, что в ее дверь постучала нищенка, и Зельда чувствовала, что должна отнестись к ней с уважением и уделить ей время.
Зельда не привязывалась к вещам и не ценила их. Свои собственные стихи она не складывала в стол, а раздавала разным людям. После ее смерти многие из тех, кто был с ней знаком, с большим трудом собрали ее стихи и издали книги, а из раздаренных и розданных рисунков Зельды после ее смерти создали выставку.
В 1984 году в возрасте семидесяти лет Зельда умерла от рака. Казалось, что она ничего после себя не оставила. Ее маленькая квартирка вновь вернулась к прежним хозяевам, вещи, составлявшие обстановку дома, были немногочисленны и очень просты. У нее не было детей. Но ее стихи продолжают знакомить читателя с удивительным внутренним миром этой необыкновенной женщины даже после ее смерти. Ее книги продолжают издаваться. Ее именем называют улицы. А совсем недавно был выпущен фильм, рассказывающий о судьбе этой талантливой женщины, объединившей святое и будничное.