О месяце

Мужество еврейской матери

23.12.2010

Еврейские женщины в годы Катастрофы

Это началось в Германии, с первых лет нацистского режима. На плечи еврейских женщин внезапно легла удвоенная и утроенная ответственность, у них прибавилось множество новых ролей, и противостоять новому жестокому миру им приходилось часто в одиночку.

Как пережили катастрофу жены и матери, которые и в обычных, не экстремальных условиях являются основой нации?

Как это начиналось

Да, мужчины выходили каждый день во внешний мир, а женщины оставались дома – но именно женщины с их тонким чутьем первыми почувствовали запах гари. Они приняли на себя первый шквал оскорблений в булочной, на детской площадке в парке, на родительском собрании в школе. Они видели, как их дети внезапно сделались объектами травли в классе. И они первыми поняли, что государство больше не защитит их.

Потом наступил новый виток решения "еврейского вопроса" – ариизация производства. Многие отцы семейств внезапно лишились работы или собственного бизнеса. Помимо того, что их женам пришлось отказаться от многих привычных удобств, сами мужчины, лишившиеся привычной роли кормильца, нуждались в бережном и тактичном отношении.

В условиях, когда мужья и дети пережили потрясение вне стен дома, роль женщины как стержня семьи, хранительницы очага, многократно возросла.

После Хрустальной ночи 9 сентября 1938 года около тридцати тысяч отцов семейств попали в концентрационные лагеря. Всем стало ясно, что быть евреем в Германии смертельно опасно. И женщины, оставшись дома и за маму, и за папу, начали борьбу за свои семьи.

Они обивали пороги иностранных консульств в попытках получить въездную визу куда угодно – условие освобождения их мужей. Получить такие визы становилось все трудней, а наплыв желающих все увеличивался. На каком-то этапе стало ясно, что выехать всей семьей удастся немногим. Прежде всего, нужно было достать визы мужьям, чтобы вырвать их из лап СС и отправить в безопасное место, а потом уже пытаться воссоединиться с ними.

При этом, конечно, женщинам приходилось в одиночку заботиться о пропитании семьи и на свой страх и риск принимать тяжелые решения. Например – отправлять ли ребенка одного за пределы Германии, в Палестину.

Дальше на Восток

В Восточной Европе и Прибалтике все происходило куда стремительней. Сразу после завоевания очередной территории Германией евреев изолировали в гетто, а их имущество изымалось. Местное население ревностно помогало нацистам.

Поначалу мужчинам угрожало больше опасностей, чем женщинам. Их хватали на улицах и в домах и отправляли на принудительные работы. Местное население направляло против них свой гнев. К тому же многие семьи еще до завоевания потеряли своих мужчин, погибших и пропавших без вести на фронте. Те, кто не погиб и не был схвачен нацистами, вынуждены были бежать и скрываться.

Женщинам, оставшимся без мужей, нужно было кормить семьи, ведь у них на руках были дети разных возрастов. Главным источником пропитания в гетто был обмен ценностей на продукты – для тех, кто сумел пронести с собой в гетто ценности. Голод уносил жизни детей и взрослых. Женщинам приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы накормить семью и, тем более, устраивать торжественные трапезы в честь семейных праздников. Нередко самим себе они отказывали в пище в пользу детей и мужа.

Разлуки

Вспоминает Давид Широковик, 16 лет, гетто Лодзь, чью мать врач признал неработоспособной из-за слабости: "Мама. Вся ее жизнь была посвящена людям без остатка… Если бы отец не съедал ее порцию, сейчас ее не уводили бы на убой. Бедная мама, она с любовью принимала все удары судьбы, и сейчас она также не обманывала себя и говорила о своей судьбе с фатализмом и логикой, разрывавшими сердце. Она согласилась, когда я сказал, что она погубила себя, одалживая и отдавая еду другим, но горькая улыбка говорила, что она не жалеет об этом. Было ясно, что хотя она и любит жизнь, для нее есть ценности большие, чем жизнь – Б-г, семья… Она поцеловала всех нас и быстро пошла навстречу своему жребию".

Особенно тяжелым испытанием стала для матерей необходимость отпустить детей на смертельно опасное добывание еды для всей семьи.

Вспоминает Эмануэль Рингельблюм: "Уборщик сосредоточенно подметает с наружной стороны стены, заметая в слив для дождевой воды продукты. Из того же слива он выметает деньги. В подкоп пролезают дети трех-четырех лет, с помощью которых, собственно, и осуществляется этот обмен. Легко себе представить, что чувствуют в это время их матери".

Необходимость смириться с разлукой ради спасения – этому испытанию еврейские матери подвергались, начиная с прихода к власти нацистов в Германии. До начала войны и в первый ее год в Палестину в рамках программы молодежной репатриации было отправлено более 10 000 подростков.

После хрустальной ночи Британия согласилась принять 10 000 еврейских детей из Германии. В группе, названной "Киндер транспорт", были подростки 12-17 лет. Часть этих детей были размещены в интернатах и часть – в британских семьях, чаще всего нееврейских.

Марта Эпель, жена раввина Дортмунда, занималась организацией отправки еврейских детей в Англию, Палестину, США и Италию:

"Сердце разрывалось смотреть на прощание родителей с детьми. Но все эти родители сами умоляли нас включить их детей в группу отъезжающих. Это была бескорыстная любовь, готовая принести себя в жертву ради жизни и свободы любимых… Я сопровождала группу в Берлин, откуда дети со всей страны должны были выехать на поезде за пределы Германии. Меня не покидало чувство, что второй раз я не выдержу сцены прощания… Поезд ушел, и на платформе остались родители. Они стояли долго, словно пригвожденные к месту. Внезапно в одном конце платформы началась суматоха: женщина потеряла сознание. Вызвали врача, и пока врач осматривал ее, вокруг царило напряженное молчание. Через несколько минут легкий шепот прокатился в толпе и достиг моего слуха: умерла! Сердце этой женщины не выдержало".

В худшем положении были родители, решившиеся на нелегальную репатриацию детей в Палестину. Они даже не могли быть уверены, что их дети благополучно достигнут безопасных мест. Так, группа детей, оставшаяся в истории как "дети виллы Эма", выехала из Германии в Палестину летом 1939 года. Начавшаяся война не дала им продолжить свой путь. Они пережили войну в Югославии, Словении, Италии и, наконец, Швейцарии. Только после войны им удалось достичь Палестины. Их родители, оставшиеся в Германии, погибли.

Рассказывает Сабина Глуцерович, сестра еврейской больницы варшавского гетто:

"Для себя я решила спасти дочь любой ценой, даже если для этого мне придется расстаться с ней. За пределами гетто жила двоюродная сестра мужа. Ежедневно я убеждала дочь, что она обязана уйти. Она отказывалась, говоря, что не хочет быть счастливой сиротой после смерти родителей. Наконец я убедила ее, что с той стороны она сможет помогать нам. Дочь и муж были единственными близким мне людьми, оставшимися в живых. Мою мать и пятерых сестер с детьми уже уничтожили".

Матери были готовы на все, чтобы хоть немного уменьшить шансы детей на гибель. Они оставляли детей на порогах монастырей и частных домов в надежде, что о них позаботится неизвестный спаситель. Они отправляли детей нелегально выбираться из гетто – в неизвестность, но подальше от верной смерти.

Эстер Лурье, гетто Ковна:

"Действовала отлаженная система массовой переправки детей за пределы гетто. Детей пристраивали не только к знакомым, но и к незнакомым людям, даже за деньги. Приемных семей не хватало на всех желающих".

Но было много и таких родителей, которые принципиально не хотели отдавать своих детей. На эту тему было много споров в гетто. Многие говорили, что ни за что не отдадут детей, потому что не хотят, чтобы их воспитали неевреи, и чтобы они потом сами стали антисемитами. Другие добавляли, что предпочитают умереть вместе с детьми, и если у них отберут детей, им не нужна жизнь.

Вторым, после переправки на волю, известным способом спасения детей было устройство для них "малин" – тайников.

Из воспоминаний Шалома Эйлати:

"Мама отправила меня одного, как Йохевед своего сына Моше, отправила жить. Она дважды подарила мне жизнь, а вот свою спасти не смогла".

Чаще всего родители спасенных таким образом детей погибали. Реже – родители оставались в живых, а погибали дети. И лишь немногим выжившим удалось воссоединиться вновь. Но это были уже чужие друг другу люди, полные тяжелых противоречивых чувств. Нанесенные разлукой душевные раны не лечило время, хотя и дети, и родители помнили обстоятельства, которые вынудили их расстаться. Что-то важное в отношениях детей и родителей было сломано – что-то, что создается тем чувством защищенности, которое в нормальных условиях родители обеспечивают своим детям.

Это были добровольные разлуки. Но были и разлуки насильственные. И снова отрывок из дневника Эмануэля Рингельблюма:

"…Полицай вышвырнул из телеги трехлетнего ребенка. Его мать рванулась вслед за ним, но полицай пригрозил, что расстреляет всех, кто сидит в телеге. Женщина осталась сидеть на месте. Она доехала до Варшавы и там сошла с ума".

Ноах Каплинский, гетто Слоним:

"Это было суровой холодной зимой. Прошел слух, что скоро будут вывозить детей. Реакция была спонтанной: женщины хватали детей, кутали в первые попавшиеся под руку тряпки и бежали из города. Это было страшное зрелище: толпы женщин бегут по улицам с детьми на руках. Когда выяснилось, что слух ложный, все вернулись в город".

Аарон Пик, гетто Шауляй:

"Все беды и несчастья – ничто по сравнению с лишением детей, которое наполнило гетто горем и слезами. На исходе года мы стоим перед вопросом, разъедающим душу: какова участь детей, которых отобрали у нас? Большинство считает, что их увезли в Германию. Но куда? И зачем? Эти вопросы не дают покоя".

Эмануэль Рингельблюм (1942 год):

"Я убежден до глубины души, что до сих пор есть евреи, верящие в мифические "детские лагеря". Вот только недавно распространился слух, что 2000 детей вернулись из Треблинки. Думаю, что и много лет спустя, после войны, когда все секреты лагерей уничтожения будут раскрыты, несчастные матери будут тешить себя мыслью, что их дети живы где-нибудь там, в глубине России, и что вот-вот будет создана поисковая группа. В нашу далекую от романтики эпоху еще будет создана легенда о миллионах пропавших евреев, подобная многочисленным легендам о десяти пропавших коленах".

(По материалам исследования Далии Офер "Разлука в годы войны".)

Рожденная в концлагере

"Уважай мать свою" – именно это двигало Анжелой Полгар, когда она поведала миру историю своего рождения. Анжела не сопроводила рассказ ни одной из своих фотографий – чтобы исключить обвинения в саморекламе.

Вера Бейн, венгерская еврейка, прибыла в Биркенау-Аушвиц с одним из печально знаменитых иррациональных транспортов 25 мая 1944 года. Ей было 25 лет, и она была на втором месяце беременности. Ей удалось пройти селекцию, и она была отправлена на принудительные работы, а затем – в качестве подопытной в медицинскую лабораторию. Ее муж и отец Анжелы, Тибор Бейн, вместе с которым Вера прибыла в лагерь, погиб здесь.

Это была бы "обычная" история времен Катастрофы, если бы не одна деталь: Вера и ее дочь выжили. Второй выживший в лагере новорожденный – Георгий Палоди, родившийся в день освобождения Аушвица, при помощи советского военного врача. Больше в музее Аушвица нет сведений о подобных случаях.

(Кстати, мать Георгия месяцем ранее приняла роды у Веры. Теперь Вера могла отплатить ей: у нее не было молока, и Вера кормила обоих детей. Семьи Бейн и Палоди вместе возвращались в Венгрию – пешком через Европу.)

Вера работала сначала на сортировке на складе вещей, отобранных у заключенных. Потом на кухне, где у нее была возможность добавить к своему рациону немного картофельных очистков. Потом ее отобрали для опытов в медицинскую лабораторию.

Это были опыты по стерилизации. В ее матку ввели какое-то вещество. Это было чудо, что игла не прошла сквозь ребенка. Ребенок в животе был так мал, что беременность осталась незамеченной экспериментаторами. Затем Веру вернули в барак и – снова чудо – экспериментаторы забыли о ней.

Вскоре после этого к Вере подошла заключенная-врач и предложила ей сделать тайный аборт. Она сказала, что рожениц с детьми немедленно отправляют в крематорий. Вера обещала подумать. А ночью ей приснилась мать. Она сказала: "Верушка, не делай этого! Ты на восьмом месяце, твой ребенок уже готов родиться. Надейся на Всевышнего, может, Он сотворит чудо!"

21 декабря 1944 года Вера почувствовала схватки. Она залезла на верхние нары, чтобы не быть замеченной, и там, с помощью других заключенных, родила дочь. Девочка весила чуть более килограмма и даже не могла кричать – к собственной удаче. Но при этом ей хватило сил сосать грудь матери, в которой было совсем немного молока.

Уже через три часа после родов Вера была вынуждена выйти на перекличку – на декабрьский мороз, в лагерной робе и деревянных сабо.

27 декабря, чуть более чем через месяц после рождения Анжелы, Аушвиц был освобожден советской армией.

В то, что слабенькая малышка выживет, не верил никто кроме ее матери. Даже бабушка, мать Веры, советовала ей дать ребенку умереть. То же самое говорили врачи, у которых Вера консультировалась. Лишь один из них схватил ребенка за ножки, поднял вниз головой и стал смотреть, сумеет ли он поднять голову. Анжи – так Вера звала ее – подняла голову. "Будет жить", – сказал врач.

Главной проблемой в первые годы жизни Анжелы были кости. Они были так слабы, что она не могла ходить. Ее возили в школу на коляске. Прохожие оглядывались на нее. Когда она была помладше, многие думали, что в коляске у Веры лежит кукла. Веру обзывали на улице сумасшедшей, которая играет в куклы. Лишь к шести годам Анжела потихоньку встала на ноги.

"Мама была особенным человеком, – рассказывает Анжела. – Она болела болью всех тех матерей, которые потеряли детей в лагере, в то время как она обрела там дочь. Вместе с тем, она не хотела омрачать мою жизнь подобными чувствами и никогда ничего не рассказывала мне. Этот рассказ – моя дань ее боли, которой необходимо поделиться, чтобы облегчить ее".

Единственное свидетельство о временах Аушвица и истории рождения Анжелы осталось на двухминутной аудиокассете – интервью, которое Вера дала своей внучке Кети для ее школьной работы.

Вера умерла в 73 года от рака спинного мозга и легких. "Перед смертью, находясь без сознания, – рассказывает Анжела, – она кричала: "Менгале идет!" – и не было на свете морфия, способного унять эту боль. Всегда она была оптимистом, построила свою жизнь заново и не поддавалась депрессии. Но это все равно оставалось внутри".

Все прочие новорожденные Аушвица, которым удалось увидеть свет живыми, были немедленно отобраны у матерей и удушены врачами-заключенными, вынужденными работать на СС. Большинство же беременностей тайно прерывалось еще до того, как живот становился виден: иначе женщина становилась ближайшим кандидатом на уничтожение.

Вере повезло: ее роды остались незамеченными для надзирателей и врачей. В свидетельстве о рождении Анжелы местом рождения записан Аушвиц – название, которого нет более на карте. Немецкое имя польского городка Освенцим. В этом городке Анжела никогда больше не была.

"Я была врачом в Аушвице"

Так называется книга воспоминаний Гизеллы Перель. Гизелла, уроженка Венгрии, уже в гетто в своем родном городе приобрела опыт принятия родов и абортов. В лагере он ей пригодился.

Доктор Менгале, под началом которого Гизелла работала в лагере, вменил ей в обязанность выявлять беременных женщин и предлагать им заявить о своей беременности, чтобы получить дополнительное питание. Первая группа таких женщин действительно получила по куску хлеба с маргарином, и это придало храбрости прочим. Ни эти женщины, ни Гизелла еще не знали, что беременные нужны доктору Менгале для его опытов.

Подпольная деятельность Гизеллы началась со случая, которому она стала свидетелем. Офицеры СС вывели нескольких беременных женщин из бараков и начали издеваться над ними: били сапогами, палками, плетями, спускали на них собак, таскали по земле за волосы. После этого, еще живых, их отправили в крематорий.

Как религиозная еврейка, Гизелла знала, что Тора разрешает аборт только в одном случае: если сохранение жизни ребенка угрожает жизни его матери. После нелегких раздумий и сомнений она решила, что это тот самый случай. Под покровом ночи Гизелла приводила беременных в больничный блок и делала им аборты.

После освобождения Гизелла уехала из Европы и в 1947 году поселилась в Нью-Йорке. Здесь, в Америке, она побывала под следствием как подозреваемая в пособничестве нацистам. В 1951 году она была полностью оправдана, получила американское гражданство и работала в больнице "Маунт Синай" в качестве специалиста по оплодотворению.

Круг замкнулся: врач снова мог быть тем, кем он должен быть – дарить материнство, а не отнимать его.